Жила в Кокшетау девочка Тая Бойко. Жила, как все. Годы послевоенные были нелегкими, но она – единственная, любимая дочь мамы и папы-фронтовика. Семья простая, дружная, работящая.
Таисия Бойко с кровными родителями и братом Владимиром.
И было Тае лет 14-15, когда в их дом вошли совершенно незнакомые мужчина и женщина и сказали: «Здравствуй, доченька. Мы – твои родные папа и мама. Приехали за тобой». А дальше выяснилось, что она не Таисия Ивановна Бойко, 21 июля 1938 года рождения, а Антонина Федоровна Сикорская. И родилась в Ленинграде 20 мая 1937 года.
Времени с той поры прошло много. Ольга Луцива (главный режиссер областного русского драматического театра), рассказывающая о судьбе своей мамы, подробностей не знает. А самой Таисии Ивановны (урожденной Антонины Сикорской) давно уже нет в живых.
Сейчас, когда мы знаем о миллионах загубленных политическим террором жизней, тысячах и тысячах сломанных, искореженных судеб, даже мысль мелькнула первая – как же повезло этой девочке. А потом иное: свою ли она жизнь прожила? Ведь все могло быть совершенно иначе.
Но, по большому счету, конечно повезло. Повезло выжить, когда младенцем в переполненном товарном вагоне везли ее с мамой Марией Кузьминой в одну из точек Карлага. Повезло не захлебнуться криком, не умереть голодной смертью или от болезней, когда оторвали ее от матери и увезли в Щучинский детский дом. Повезло, что нашлись хорошие добрые люди – Ирина Тиренина и Иван Бойко, ее удочерившие и любившие.
Как и когда это было, девочка, конечно, не знала. Одно из первых, смутных детских воспоминаний – взрослые плачут, война началась. Но в это время она уже жила в Кокшетау.
То, что сегодня часто называют ветром истории, холодным и беспощадным, очевидно, захлестнул ее кровных родственников сразу после 1917 года. Иначе и быть не могло. Принадлежность к роду Сикорских рабоче-крестьянская власть уже считала преступлением. А Мария Кузьмина тоже «из дворян». В 60-годы ее сестра Антонина Кузьмина показывала племяннице «экспроприированное» родовое имение в окрестностях Санкт-Петербурга.
По какому обвинению был арестован и отправлен в Воркутинские лагеря Федор Сикорский, Ольга Богдановна не знает. Вероятнее всего, что по «универсальной» 58 статье. Ну, а жене с младенцем на руках был уготован путь в Карлаг. Они же «ЧСИР» – «члены семьи изменника родины».
В 1970-х годах писатель Феликс Чуев, получивший возможность общаться на даче с пенсионером Вячеславом Молотовым, спросил его: «Почему репрессии распространялись на жен, детей?». Ответ прост: «Что значит почему? Они должны были быть изолированы. А так, конечно, они были бы распространителями жалоб всяких». Вот так просто: нет человека и жалоб нет.
«Отец народов» Иосиф Сталин в 1935 году публично изрек «Сын за отца не отвечает», но в 1937 году в узком кругу сказал иное: «Мы не только уничтожим всех врагов, но и семьи их уничтожим, весь их род до последнего колена».
И уничтожали. Жестоко, цинично, беспощадно. В разгар Большого террора 15 августа 1937 года нарком внутренних дел СССР Н.И. Ежов подписал оперативный приказ НКВД СССР «Об операции по репрессированию жен и детей изменников Родины». Согласно документу, жены осужденных за «контрреволюционные преступления» подлежали аресту и заключению в лагеря на 5-8 лет, а их дети в возрасте от 1-1,5 до 15 лет направлялись в детские дома. Тогда появился термин «социально опасные дети»: «Социально опасные дети осужденных, в зависимости от их возраста, степени опасности и возможности исправления, подлежат заключению в лагеря или исправительно-трудовые колонии НКВД или водворению в детские дома особого режима Наркомпросов республик».
Всего с 15 августа 1937 года по октябрь 1938-го у репрессированных родителей было изъято 25 342 ребенка. Из них в детдома Наркомпроса и местные ясли передано 22 427 детей. Передано под опеку родственников и возвращено матерям – 2915.
Точных данных, конечно, не установить. Но и эти цифры ужасают. Ведь это всего за год. И одна из этих детей – наша землячка Тая Бойко.
Трудно представить, что пережили ее кровные родители, не знающие ничего о судьбе ребенка, как им удалось разыскать девочку, ведь изменили не только имя, фамилию, но и дату рождения… Сколько слез было выплакано, сколько бессонных ночей и седых волос…
Но трудно представить и то, что же пережила девочка-подросток, когда рушился ее привычный мир, когда мама и папа – не эти любимые, а совершенно незнакомые, чужие люди.
Что пережили Иван Бойко и Ирина Тиренина, любившие, растившие, напрочь забывшие, что не у них родилась их единственная дочь. Но поняли, не упрашивали остаться, отпустили.
Тая была в смятении, уехать согласилась. Но по дороге сбежала (видимо, отъехали еще недалеко), вернулась в Кокшетау, в родную семью. Ленинградским родителям хватило сил и мудрости, чтобы не противиться, смириться, просили об одном: «Пиши, приезжай в гости».
Таисия Бойко закончила филфак Кокчетавского педагогического института, вышла замуж, прожила недолгую (ее не стало в 1994 году), но вполне благополучную жизнь. Но кто знает, сколько раз думала: «А, если бы…». Сколько раз она, как и тысячи людей со схожими судьбами, пыталась найти ответы на вопросы: «Почему? За что? Зачем?».
Приезжала она в Ленинград чуть ли не каждый год. И там была уже не Таей Бойко, а Антониной Сикорской. Вначале приезжала одна, потом с мужем Богданом Луцивым, позже и с дочерью Ольгой. Встречам радовались, родственников собирали, все обращали внимание, насколько они похожи с кровной мамой и тетей Антониной Кузьминой.
Ольга Богдановна вспоминает, что речь о прошлом, о пережитом не шла никогда. Об этом табу у людей, переживших ужасы ГУЛАГА, мы сегодня читаем часто.
Рассказывает она и о таком запомнившемся эпизоде. Они с мамой поздно вернулись из Петергофа. Бабушка ждала их на балконе. И как же она со слезами отчитывала взрослую дочь: «Как ты могла…». Видимо, так, сама того не осознавая, пыталась хоть как-то восполнить потерянные годы.
Понять муки насильно разлученных родителей и детей, наверное, могут только люди, пережившие этот ужас. Или те, кто это видел, знал, почувствовал их боль и отчаяние.
Прочтите (лучше тихо, но вслух) эти строки Наума Коржавина из его стихотворения «Осень в Караганде»: «И многие на ходу умрут, не зная, что значит жить. Мы знаем… Но мы разошлись с тобой. Не мы,а жизнь развела… И я сохраняю бережно боль, как луч твоего тепла».
