– Я рад, что в моей жизни это случилось, – говорит Денис Юкало, сыгравший в спектакле областного русского драматического театра «Чайка» роль Треплева. – Мы остались с Чеховым и зрителем «один на один». Не прикрыты ни париком, ни гримом… И это – абсолютно новое осознание себя на сцене.
Ощущение того, что актеры игрой упиваются, импровизируют, какие-то реплики и даже сцены рождаются на ходу, не покидало весь (без малого четырехчасовой!) спектакль.
Когда работник Яков (актер Андрей Радченко), которому Чехов уготовил роль проходную, на уровне «кушать подано», вдруг разражается таким ярким монологом о судьбе актерской, кажется: сейчас выйдет режиссер и уведет его за руку: «Что творишь? Нет этого в пьесе».
Или когда Полина Шамраева (актриса Надежда Слепцова), которой в пьесе предписано быть скромной дамой, тянущейся к доктору Дорну скорее от скуки провинциальной, чем от страсти и любви, вдруг выпрямляется во весь рост, гордо поднимает голову… и так отчаянно повествует о женской судьбе не сложившейся, о том, что «время наше уходит», а так хочется любить и быть любимой…
Первая мысль после этой блестящей и потрясшей меня сцены: «Надо перечитать «Чайку», наверное, что-то забыла». Перечитала. Этого монолога в тексте не нашла. Перечитаю еще. Вдруг пропустила. Уж очень он звучал по-чеховски.
Беседуем с Надеждой Слепцовой: «Это не первая моя «Чайка» и не первая моя Шамраева. Еще 20 лет назад я увидела ее именно такой, а не «серой мышкой». Но тогда мое видение шло в разрез с режиссерским. А сейчас – совпало. Петр поверил».
Наверное, это и есть высочайший уровень доверия, взаимопонимания между режиссером и актерами, когда исполнителю дозволено многое, но в рамках авторского и режиссерского замысла и видения.
Жанр спектакля российский режиссер Петр Норец предельно четко определил двумя словами «Иллюзии и одиночество»: «Не люблю избитых, традиционных жанров. Его нужно определить так, чтобы и актер, и зритель знали, к чему быть готовыми, что хочет сказать постановщик».
А на вопрос «Не слишком ли много смеха для спектакля в таком грустном жанре?» отвечает категорично «Мало. У Чехова это – комедия». В литературоведческие рассуждения, что хотел сказать этим Антон Павлович, мы вступать, конечно, не стали.
Тем более, что смех – искренний, громкий, неожиданный – замыслу, как оказалось, не противоречит. Более того, работает на него, помогает влюбиться в таких трогательных, мечущихся, колеблющихся, страдающих, любящих… героев. Возможно ирония, забавные ситуации, в которые они попадают, помогают подняться над осмыслением происходящего на уровне: «он любит ее, а она – другого».
– Это спектакль о невозможности любви и счастья, – так красиво и очень точно определила его суть актриса Нургуль Джунусова.
Почему так? Почему Нине Заречной не только в домашнем спектакле по пьесе Треплева, а всегда и всюду «Холодно, холодно, холодно. Пусто, пусто, пусто. Страшно, страшно, страшно». Кажется, что не только ей, всем живется как-то неуютно, неспокойно. Ощущение зыбкости, тревоги буквально пронизывает весь спектакль.
Сценография, созданная самим режиссером, многократно усиливает это ощущение. Песок – не только символ высохшего озера, но и жизни быстротечной и ускользающей, тех самых иллюзий, с которыми не хотят расстаться чеховские герои. Когда под порывами ветра (сценического, конечно) затрепетали целлофановые ветви черного дерева, зашевелился обрамляющий песчаное озеро камыш, ощущение приближающейся и неминуемой трагедии буквально разлилось по всему залу.
Не сомневаюсь, что у зрителей, помнящих классические постановки «Чайки», вызовут множество вопросов костюмы, в которые Петр Норец одел персонажей начала прошлого века. «А где у Чехова, Тургенева… написано, что их героини непременно должны носить платья с кринолинами, герои – фраки и манишки? – так он объясняет наряды, созданные по его эскизам. – Классика – это же не костюмы, идентичные той эпохе. Это то, что пережило века, пришло к нам. И если мы хотим сохранить и передать дальше, нужно, сохраняя суть, изменять форму».
Действительно, а разве не эту мысль старается донести Чехов словами благодушного Сорина: «Старые формы, новые формы… Зачем толкаться? Всем места хватит».
Замысел режиссера и сценографа Петра Нореца удался сполна: эклектичные, с элементами пародийности костюмы, которые заведомо нельзя отнести ни к одной из исторических эпох, действительно создают атмосферу всеобщего легкого помешательства, ставшего для героев естественной и органичной средой обитания. Появляющиеся на протяжении всего спектакля люди в стилизованных масках чаек это ощущение усугубляют многократно. Причем в некоторых мизансценах смешат, а в некоторых – устрашают, нагнетают ощущение приближающегося неминуемого трагического конца.
Признаюсь, пока не удалось посмотреть спектакль с несколько иным актерским составом, где Аркадину играет блистательная Людмила Скуратова. На первом премьерном показе этот противоречивый образ создала Жанна Эрнст. Красивая, как принято сейчас говорить «успешная», по определению Нургуль Джунусовой, «крепко стоящая на ногах»… И при этом: «иллюзии и одиночество» — это и о ней. За внешней уверенностью вдруг проскальзывает такая растерянность, а жесткие слова о сыне так не вяжутся с тем, как смотрит на него, как перебирает его волосы, меняя повязку после первой попытки самоубийства.
Любит ли она сына? Искренне ли ее чувство к Тригорину? Добра ли она? Талантлива? Однозначных ответов мы не получили. Наверное, их в принципе нет и быть не может. Ни на сцене, ни в жизни нашей. Вероятно, это и есть подлинные мастерство и талант – заставить нас искать ответы, думать, сомневаться, переносить ситуацию на себя.
– А может, уже пора? Думаю, что наш зритель готов к этому, – так на худсовете главный режиссер театра Ольга Луцива высказалась по поводу длительности спектакля. 3,5 часа «чистого» времени, плюс антракт – это даже для искушенных кокшетауских театралов стало неким испытанием. На премьерном показе зритель его выдержал с честью. Надеемся, что так будет и впредь. Действительно, пора. Тем более когда спектакль ставит такой думающий, интересный, без сомнения, очень перспективный режиссер.
В творческой копилке выпускника ГИТИСа Петра Нореца, которому едва за 30, – более десятка постановок в российских театрах, таразцы помнят его постановку по Островскому. Запомните это имя. Мы о нем еще услышим. Уверены, что в будущих интервью он вспомнит наш театр и нашего зрителя.
