Великая Отечественная война оставила в наших душах никогда не стихающие, вечно отдающиеся в сердце и памяти боль и скорбь.
Я вырос, с малых лет чувствуя и видя эту боль. С наступлением весны и приближением дня Великой Победы мой отец все чаще вздыхал, и в один из дней оказался слегшим в постель. Трудно представить, как тяжело ему было переносить боль утраты четырех близких людей, не вернувшихся с кровавых полей войны, – двух его старших и двух младших братьев.
– Не знаешь, где они похоронены, не можешь прочитать молитву, нет от них и писем, чтобы прочесть и помянуть, – печалился порой мой отец.
Набигали Жумжуманов
Фото из личного архива.
В День Победы вместе с отцом горечь утраты чувствовали и мы – так влияли на нас душевные переживания отца, трепетно собиравшего документальные свидетельства и постоянно искавшего не вернувшихся с фронта старших Мухаметкали и Нургали и младших – Набигали и Кинаяткали Жумжумановых.
Что любопытно, о гибели братьев не пришло в нашу семью ни одной «похоронки». Как утверждают старейшины села, конверты с черной вестью о пропавших на войне братьях отца в село приходили. Но тогдашнее колхозное начальство решило: «Отдадим похоронки после окончания войны, а то семья муллы и кажы соберет на поминки весь народ и помешает работе колхоза». После войны колхозная контора сгорела, а вместе с ней пропали и все документы.
Кинаяткали Жумжуманов
Фото из личного архива.
Мой дед Жумжума имел глубокие познания в теологии и обладал многими чудодейственными способностями. Сельчане считали за правило перед отправлением в путь заглянуть в наш дом, отломить кусочек хлеба, получить благословение деда. Так вот, наш дед гибель своих детей на фронте от пуль чувствовал во сне.
– Жеребеночек мой, ушел ты от нас, – произносил он, встав с постели, и посвящал погибшему сыну молитву. Незрячей от каждодневных слез и ожидания четверех сыновей с фронта стала бабушка Журсила Шегенкызы, из-за отказавших ног беспомощным стал дед. Обо всем этом мне рассказывала Бикен әже. Она была до войны женой родного брата моего отца Мухаметкали. Следуя обычаю аменгерства, старшие соединили ставшую вдовой Бикен с племянником Габдылхамитом. В те годы часто случалось так, что солдатские вдовы становились женами братьев и других родственников погибших воинов.
Иллюстративное фото из сети Интернет.
Бабушка моя Журсила скончалась в конце 1945 года. До последнего дыхания она спрашивала о своем младшем сыне Кинаяте.
– Пришел, пришел ли Кинаятжан? Пойдите, посмотрите, похоже, что он вернулся! Пришел? – с такими словами покинула этот мир пожилая женщина.
Никаких документов, касающихся моих дядей, листая пыльные папки в архиве Красноармейского районного военкомата бывшей Кокчетавской области (сейчас Тайыншинский район Северо-Казахстанской области), я не нашел.
– Они живы, они вернутся. Вдруг они вернутся, когда я умру, а вы и не узнаете их?! – тяжело вздыхая, до последнего дня говорил нам отец, подробно описывая внешность старших и младших братьев, рассказывая, кто из нас как и чем похож на них. Считая своих братьев живыми, он каждый год от имени всех четверых вносил пожертвования. Сегодня, вспоминая это, понимаю, что отец действительно беспокоился, что мы не узнаем их, если вдруг они вернутся в его отсутствие…
Поскольку у нас не было никаких конкретных сведений о братьях отца, мы вынуждены были послать запрос в Центральный архив Министерства обороны тогдашнего Советского Союза. Из полученного 21 апреля 1983 года ответа Центрального архива мы узнали, что военнообязанный 1904 года рождения Муқаметқали Жумжумаулы пропал без вести в июле 1942 года, 1906 года рождения Нұрғали – в октябре 1942 года, 1916 года рождения Нәбiғали – в ноябре 1943 года, а Кинаяткали, 1919 года рождения, в марте 1943 года.
Такова была судьба четверых братьев моего отца, четверых моих дядей, четверых человек из одной семьи. О полученном из Министерства обороны печальном известии я не смог сказать отцу. Он так и ушел из этого мира, не ведая об этом. Не смог я разрушить последнюю сладкую надежду отца, постоянно говорившего нам: «Они живы, они вернутся». Подумал, что он и так испытал в жизни много невзгод, к чему ему еще одна печаль?
Приведу несколько строк из стихотворения Набигали-ага, присланного с фронта, в котором он тревожится за судьбу младшего брата: «Мне все снится Кинаятжан, что случилось с ним, не знаю?»
Трудно передать то горе, которое я переживаю, когда думаю: мой дядя Набигали, когда писал эти строки в холодном окопе, почувствовал, что его родной брат погиб в марте 1943 года. А потом, в ноябре 1943 года, и сам он погиб…
Нашей семье формулировка «пропал без вести» принесла немало горестей, отразилась она и на нас, родившихся уже после войны. После установления советской власти потомки богатого кажы были как бельмо в глазу. Когда-то родной брат моего деда, муллы Жумжумы, Бабаназар кажы хлопотал о возвращении домой Науана хазрета, высланного в Сибирь и обвиненного якобы в действиях против русского царя. А кроме того, благодаря распоряжению Cтепного генерал-губернатора, он вновь открывал закрывшиеся ранее на кокшетауской земле мечети и медресе. Он писал письмо русскому царю Николаю II о снятии запрета с религиозных обрядов и традиций.
Мой двоюродный дед Бабаназар кажы даже однажды побывал на приеме у «белого царя». А после этого поехал в поисках Науана Хазрета в край, где ездят на собаках, и благополучно привез его домой из Иркутска. Об этом написал, найдя подтверждения, в своем исследовании о Науане Хазрете писатель Сарбас Актаев.
Подтверждением может служить справка, поступившая 9 ноября 1903 года и зарегистрированная в царской канцелярии Омска при Степном генерал-губернаторе, а сейчас находящаяся у меня:
«Ваше высочество! Довожу до вашего сведения и спешу направить вам свидетельства и подтверждения чиновника по особо важным делам при военном губернаторе Акмолинской губернии Яхонтова и ответственного за письма от мусульман и ответы на них генерал-майора Романова о просьбе кыргызов Бабаназара Жаңабатырова и Абуталипа Бакизина и других об открытии закрытых местными администрациями медресе и возвращении домой высланного в Сибирь муллы Таласова», – таков текст подписанного исторического документа.
То, что мой дед побывал на приеме у царя и получил в качестве подарка расшитый чапан и золотые часы, стало причиной включения его советской властью в «черный список». В памяти потомков осталась история о том, как ради своего спасения наша семья в одну ночь снялась с места и бежала в Сибирь.
И вот теперь к недоверию и подозрительности со стороны советской власти добавилось то, что четверо взрослых мужчин из одной семьи пропали без вести. В конце концов все это привело к тому, что наш дом находился под негласной и неусыпной слежкой. Особенно она усилилась после возникновения подозрений, что мой дядя Нургали якобы сдался врагу. По словам моего отца, наблюдение за нашим домом велось сотрудниками НКВД до самой «хрущевской оттепели». Настрадавшийся из-за этого мой отец в момент, когда я отправлялся служить в ряды Советской армии в 1971 году, отозвал меня в сторону:
– Если будет возможность, постарайся вступить в партию во время службы. Здесь тебе не дадут пройти, – произнес он. Смысл его слов я понял позднее. Но из армии вернулся, благодаря совету отца, кандидатом в члены КПСС.
– Как бы плотно мы ни закрывали окна и двери по вечерам, когда за чаем обменивались мнениями и суждениями, все равно назавтра в колхозной конторе все знали, о чем мы говорили, что ели-пили, – огорченно говорил мой отец.
В 1946 году слежка привела к тому, что моя мать Умитжан Уаликызы была осуждена за ведро мокрой, прелой ржи, принесенной с колхозного поля. Несмотря на то, что дома оставался обессилевший от горя после потери четверых сыновей на фронте дед, несмотря на то, что у нее был полугодовалый ребенок, за десять килограммов ржи суд приговорил ее к десяти годам тюрьмы.
Моя бедная мать попала по этапу в женскую колонию в Красноярском крае, работала там на кирпичном заводе.
«Каждый час кричит гудок, всегда хожу на почту, почта готова. Там тысячи писем лежат, читаю, но нет на мое имя. Печалюсь, словно оставшаяся сиротой без матери, брожу одинока, в тяжелых думах. Даже письма, где я говорю с вами, не могут развеять мою глубокую печаль», – начиная читать эти строки из множества стихотворений, написанных матерью в разлуке, я мучаюсь, пытаясь представить себе ее дорогой образ… И совершенно по-новому воспринимаются стихи Набигали-ага, написанные им в гуще боев: «Дорогая аульная молодежь, главам разных контор шлю привет, прошу, завещаю всем вам, вспоминайте, помните наш дом»…
Эти и другие строки Набигали-ага читали и слушали, пряча слезы, аульные женщины, наши матери. Что означали эти слова дорогого моего дяди, так и не вернувшегося в отчий дом: «Вспоминайте, помните наш дом!» Быть может, он чувствовал, что нашу семью будут клеймить страшными словами «враг», «предатель»? Как оказалось, в 30-е годы сам Набигали тоже побывал в тюрьме, был заключен под стражу: «Сижу в Кызылжарской тюрьме, да не испытает никто такое», – строки, которые являются подтверждением этого.
Ничем не подтвержденное обвинение в том, что Нургали-ага «сдался в плен врагу», было очень болезненно для нас. Представители старшего поколения хорошо знают, как безжалостно относилась советская система к «предателям Родины», к тем, кто попадал в плен и вернулся, считая даже их близких и детей «чуждыми элементами».
В нашем ауле жил Зейнеш Салыкбаев, потерявший ногу на войне. С его сыном Осербаем я проучился в школе все 10 лет. Позже, когда работал корреспондентом газеты, я долго беседовал с аксакалом Зейнешем, написал даже зарисовку о старом солдате. Привожу слова аксакала Зейнеша, сказанные им во время той беседы:
– Неправы те, кто говорит, что твой дядя Нургали сдался в плен немцам. Пустые слова. Мы, шестеро выходцев из одного аула, в тот день были вместе в одном окопе под Сталинградом. Со стороны врага посыпались артиллерийские снаряды, следом нас накрыла вражеская авиация. Шум и грохот бомбежки стихли лишь через полчаса. Когда пришли в себя, стали оглядываться, поняли, что многие погибли. Из шести аульчан из окопа поднялись лишь мы с Нургали. Пехота врага наступала сплошной цепью. Поступил приказ: «Отходить назад». Мы начали отходить, как вдруг Нургали с возгласом «Они остались засыпанные землей, но с открытыми лицами!» бросился в сторону наступавшего противника. Помню, что крикнул ему изо всех сил: «Назад!» После этого я не видел Нургали. Скорее всего, его поразила пуля врага или пуля, выпущенная с нашей стороны. По-видимому, из-за этого и начали городить чушь о том, что Нургали сдался врагу. Нет, я уверен, что этого не случилось…
Образ старого воина, долго потягивающего самокрутку с махоркой и говорящего эти слова, до сих пор стоит перед моими глазами. Скорбь от того, что жизни почти всех взрослых мужчин из нашей семьи унесла война, мучает мое сердце. Единственный сын своего отца, я порой чувствую себя осиротевшим и одиноким и, ища опору в близких людях, провожу время в думах о своих дядях, не пришедших с фронта. Иногда сожалею о том, что после них не осталось сыновей, думаю о том, что если бы они были, как было бы хорошо жить большой дружной семьей, под одним шаныраком. Горюю о том, что тогда не ушел бы в печали в мир иной мой отец, до последнего лелеявший память о своих братьях. Столько горя досталось одной семье…
Чтобы не стерлась память о не вернувшихся с поля боя воинах, я попросил на памятнике, установленном на могиле моего отца, высечь имена четверых своих дядей, в соответствии со справкой, полученной из Министерства обороны, указать годы их рождения и годы, когда они пропали без вести. Берегу все эти годы и не отдаю на разбор старый простенький дом в ауле, из которого они уходили на фронт, в котором накрывали дастархан. Все может быть: а вдруг вернутся…
Когда я начал интересоваться документами военных лет, то выяснил, что из нашего небольшого аула Карагаш на фронт отправились 125 мужчин. И 68 из них не вернулись с полей сражений, на них пришли похоронки или известия о том, что они пропали без вести. Судьба позволила вернуться к родным очагам живыми и невредимыми лишь 45 аульчанам!
Я сумел найти фотографии только двоих братьев, не вернувшихся с войны. Набигали (люди звали его Набикен), видимо, сделал фото перед войной, будучи членом правления колхоза, членом партийной организации и секретарем парторганизации. А Кинаяткали сфотографировался перед отправкой на фронт, окончив Кокчетавское педагогическое училище и работая учителем в селе Ортак.
Сеил Аушамаулы приходится нам племянником. Младший брат моего деда Жумжумы, сын Рахимы, дочери Аушамана (Тентага). Но поскольку у Тентага не было своих сыновей, он усыновил Сеила. Все, кто знал Сеила, отмечали его крупное телосложение, восхищались его гражданскими и человеческими качествами. Так вот, Сеил, вернувшийся с войны живым и готовившийся к женитьбе, скоропостижно умер из-за раны, полученной на фронте.
Раны, нанесенные той войной, еще не раз дадут о себе знать этому беспокойному миру. Никогда и ничем не восполнить в моем сердце, в моей жизни боль от утраты дорогих мне людей. Возможно, эта незаживающая и вечная рана в моей душе будет вечно отзываться в памяти тоской и печалью по ушедшим из жизни так рано близким…
Жабал ЕРГАЛИЕВ,
писатель-драматург, заслуженный деятель Казахстана,
член Совета Сенаторов Парламента РК.
