Немало известных людей взрастила акмолинская земля. Один из них – писатель, драматург, переводчик, виртуозно владевший художественным словом – Сакен Жунусов. 1 февраля ему исполнилось бы 90 лет…
Сакен Нурмакович Жунусов родился в селе Кызыл-Ту (теперь – Кишкенеколь Уалихановского района Северо-Казахстанской области). В 1957 году окончил филологический факультет и аспирантуру Казахского государственного университета им. Кирова (ныне КазНУ им. аль-Фараби).
Первые шаги Сакен Жунусов сделал на поприще детской литературы, именно подрастающему поколению адресованы его книги «Сонарда» («На охоте», 1958 г.), «Әжем мен емші және дәрігер» («Бабушка, лекарь и врач», 1961 г.), «Kімнің мекені жақсы?» («Чье жилье лучше?», 1962 г). Где бы он ни трудился, Сакену Нурмаковичу были присущи высокий профессионализм и активная гражданская позиция. В его послужном списке серьезные должности: литературный сотрудник журнала «Пионер», заведующий отделом литературы Казахского государственного академического театра драмы им. М. Ауэзова, сотрудник газеты «Қазақ әдебиеті», директор казахского отделения Литературного фонда СССР; секретарь Союза писателей Казахстана…
– Казалось, любое дело было ему по плечу. Высокий, красивый, с пронзительным взглядом… У него получалось все, за что он ни брался, не было недоступных ему вершин. Мне кажется, это потому, что Сакен Жунусов с детских лет был спортсменом, борцом. Мне неоднократно посчастливилось встречаться с ним, будучи главным редактором республиканского издания «Алаш үні», брал у него интервью. Говорить о нем можно бесконечно: душа любой компании, прекрасно пел и на домбре играл настолько виртуозно, что даже выступал на телевидении и соревновался с самим Нургасы Тлендиевым… И рассказчик был удивительный. «Если Сакен сері придет, точно будет праздник», – говорили про него. Сакен сері – так назвал его Габит Мусрепов после выхода знаменитого романа об Акане сері. И точнее назвать его было невозможно, – делится член Союза журналистов, руководитель городской информационной библиотечной системы г. Кокшетау Серик Жетпискалиев.
За полувековую творческую деятельность Сакен Жунусов внес огромный вклад в развитие казахской литературы. Значительным явлением стал роман о целине «Дом в степи», который вышел в свет на русском языке в 1968 году в издательстве «Жазушы». В основу сюжета легли социальные противоречия в казахской степи в период освоения целинных земель, преодоление трудностей в сложную пору для родного края.
Сакен Жунусов известен и как драматург, автор 17 пьес, среди них – «Ажар мен ажал» («Сильнее смерти», 1967 г.), «Қызым, саған айтам» («Доченька, тебе говорю…», 1973 г.) и другие. Пьеса «Өл ара» («Равноденствие») в 1986 году была удостоена Государственной премии РК.
В центре произведений писателя – прошлая и настоящая жизнь во всей ее сложности, интересные судьбы, исторические события. Героев его книг отличают стремление к поиску истины, благородство и чистота помыслов, сам автор говорил: «Мне нравятся личности, обладающие нравственным величием». Недаром многие его произведения переведены на иностранные языки, а сам Сакен сері переводил на казахский язык Льва Толстого, Стефана Цвейга, Олеся Гончара…
На страницах «АП» коллеги не раз делились воспоминаниями о выдающемся земляке. Так, к 80-летию писателя член Союза журналистов РК Даулет Ахметжанов рассказал о необычном автографе Сакена Жунусова:
«Это был незабываемый вечер. О бешбармаке забыли. Завороженно смотрели на него. Великолепный оратор, он рассказывал нам какие-то байки из жизни поэтов и писателей, казахские анекдоты. Где-то раздобыли домбру. Как он пел! Слушали в его исполнении казахские и русские песни, исполнил несколько отрывков из арий на итальянском языке.
Вот тут-то, набравшись нахальства, я попросил его написать несколько слов на память. Немного подумав, он спросил:
– Кем ты работаешь?
– Секретарем райисполкома, – отвечал я и тут же поспешно добавил, – вообще-то я журналист!
– Понятно, – рассмеялся он. – Вот откуда у тебя интерес к писателям. Дай бумагу, напишу…
И тут, к стыду моему, в карманах не оказалось блокнота, с которым я никогда не расставался, и ни клочка бумаги. Один только паспорт. Не оказалось бумаги и в номере, и ни у кого из присутствующих.
И тогда я решился.
– Сакен-ага, – сказал я, – вот паспорт, напишите прямо в нем!
– Что ты! – замахал он рукой. – Хочешь сделать из меня мелкого хулигана, который портит чужие документы?
– Ничего страшного, – уговаривал я его. – За это в тюрьму не сажают, в крайнем случае, скажу, что потерял!
Что-то озорное промелькнуло в его глазах и он, молча взяв в руки мой «серпастый и молоткастый», на предпоследней странице, где ставится отметка о прописке, написал: «Братишка Даулетжан, мы с тобой встретились в не совсем удобном месте. Находясь в «Окжетпесе», доступном не всякому, не имея бумаги, пишу на паспорте. Пусть казахи не испытывают нужды и не терпят лишений, желаю тебе прожить счастливую, долгую, обеспеченную жизнь». И расписался.
С тех пор прошло 22 года. Вот уже восьмой год нет большого участника этой маленькой житейской истории – выдающегося сына казахского народа Сакена Жунусова. Два предложения с его простыми пожеланиями, написанными на моем советском паспорте, храню как реликвию, как память…»
Профессор КУ им. Ш. Уалиханова, член Союза журналистов РК Турсынбек Маликов вспоминал:
«Оказывается, в молодые годы он, со свойственной ему категоричностью, как-то высказался: «Да мне достаточно в этой жизни и 70 лет». Но уже на подступах к семидесяти он, хитровато улыбаясь, полушутя, полусерьезно признавал опрометчивость своего заявления: «Что-то я маловато попросил, кажется…»
А шутка Сакена-ага, к сожалению, стала трагическим пророчеством, он прожил чуть больше того, что просил. Да, действительно, маловато получилось, он мог еще много сделать, был полон сил, энергии, планов. В свои 72 года был удивительно молод, и потому его кончина кажется невероятной даже в этом возрасте. Потому что смерть несовместима с ним, с его жизнеутверждающим образом, с его яркой и, если хотите, буйной жизнью, с его итальянскими серенадами, с неистовой игрой на домбре, с героями его романов, ищущими, клокочущими, страстными. И умер-то он во сне, никто не увидел его страха перед неизвестностью, не увидел его слабости, страданий. Он ушел сильным и непокоренным, таким, каким казался многим людям…»
Произведения Сакена Жунусова вошли в золотой фонд казахской литературы, пьесы по сей день востребованы в театрах. Не забывают талантливого земляка на акмолинской земле. В 2014 году его брат, режиссер Орал Жунусов, снял документальный фильм «Сакен Жунусов». Его имя носит школа-лицей № 18 в Кокшетау, установлены мемориальные доски в Алматы и Астане. Но самое главное, что оставил нам Сакен сері – это его книги…
Подготовила Наталья ЯКОВЛЕВА.
***
Дом в степи
(отрывки из романа)
Когда-то здесь жили люди – десяток жалких домишек, сложенных из дерна. Теперь от прежнего становища остались одни лысые бугры. Ветер, дождь и снег совершили свое разрушительное дело. Печальное это место заросло дремучим бурьяном, и лишь бугры, словно могильные холмики, напоминали о заброшенном жилье.
Приехавшие вылезли из машины и долго стояли в молчании и задумчивости. Солнце над головами уже набирало весеннюю силу, и люди чувствовали это, ощущая тепло на своих лицах. Снега совсем не оставалось на земле, и степь, оживая, начинала куриться слабым, еле приметным паром будто множество согретых на огне казанов, надежно укрытых хозяйскими руками. Что-то унылое и загадочное было в заросших бурьяном буграх. Чья-то жизнь пролетела здесь, ничего не оставив о себе, кроме этих жалких холмиков. Кто знает, счастливы были люди, когда-то устроившие здесь свое жилье, или же, на-оборот, узнали горе, раз не прижились и ушли искать себе другие места. Молчит и зарастает, размывается водой забытое становище.
Мужчина, стоявший впереди, вздохнул и поднял к небу задумчивое лицо, наслаждаясь теплым прикосновением солнца. Он был здесь новым человеком, и места, не виданные им раньше, ничего не говорили его сердцу, кроме забот предстоящей весны, первой его весны на этой земле. Однако женщина выросла здесь, и все, что сейчас лежало перед ней, было знакомо и рождало боль воспоминаний.
С бьющимся сердцем смотрела она и не могла насмотреться на заглохшее жилье, и ей виделись не развалины, а тесно приткнувшиеся один к другому домишки и даже голос чей-то будто послышался, грустно произнесший, что все-таки привели ее обратно в родные места дороги, привели поседевшую, почти неузнаваемую, совсем не такую, какой привыкли ее видеть здесь в те далекие времена. Женщина сделала усилие, но все же не сдержала слез и, чтобы никто не заметил ее слабости, прошла вперед.
Она шла по земле, где бегала когда-то счастливой девчонкой с развевающимися косичками. Теперь, когда некого было стесняться, она плакала и не стыдилась слез. Ей хотелось припасть к этим оттаявшим под солнцем буграм, прижаться грудью, лицом и забыться, почувствовать на мгновение, что ничего не изменилось в жизни, все осталось прежним детским, остро запомнившимся, неистребимо родным.
Раньше посреди аула было небольшое возвышение, по весне там быстрей всего просыхала земля и показывалась первая зелень. Женщина, ломая бурьян, прошла к знакомому месту. Все оставалось по-старому: земля уже подсохла, и робкая травка пробивалась к солнцу. Подвернув пальто, она села. Земля была тепла на ощупь и мягка как темечко ребенка. Для детворы сейчас наступали самые счастливые дни. После долгой и жестокой зимы хорошо выскочить из надоевшего дома и, разувшись, побежать босиком, чувствуя истосковавшимися ногами щекочущую податливость нагретой земли.
***
…Во всем, что происходило нынешней зимой, чувствовалось приближение великих перемен. Но каких? Ведь неспроста уже с ранней зимы в степях понаехало множество пришлого народа.
– Так у них что – выходит, в домишках-то настоящие печки установлены? – высказал кто-то неуверенную догадку в надежде, что рассказ все же возобновится.
– Конечно, все как следует. И дом, и печка.
– Вот жизнь! А мы на верблюдах маемся. Купил бы каждый колхоз по такому вот домику, прицепил бы к трактору – езжай куда хочешь. А то поезди-ка на верблюдах, да зимой, да по таким дорогам.
– Э, чего захотел! До нас всегда позже всех доходит.
– Это точно. Нашим бы только лошадь да верблюд, – вновь подал голос парень богатырского сложения. Густые брови на его задубленном лице угрюмо сошлись на переносице.
Все, кто был в комнате, умолкли и обратились к богатырю, как бы приглашая его высказаться. В готовности, с которой все замолчали, чувствовалось не только желание услышать важные новости, но и уважение к рассказчику, и он, похоже, знал это и понимал. Оспан или «шофер Оспан», как называли его повсюду, был заметным человеком в районе. Работал он в самом отсталом и захудалом колхозе «Жана-талап». Звучное и гордое название артели никак не соответствовало действительности. Во всем колхозном поселке, бедном и убогом, среди дедовских саманных домишек, которые с каждым годом все глубже уходили в землю, выделялось лишь несколько строений, и прежде всего новый дом Оспана под нарядной железной крышей. «О, Оспан хозяйственный человек. Что хочешь, все достанет», – хвалили его одни, а другие отзывались о нем с завистью и даже со злобой: «Ха, была бы у меня в распоряжении машина!» Однако завистники не видели, а может быть, и не хотели видеть, что в разбитую колхозную полуторку Оспан вкладывал всю свою душу. Изношенной машине давным-давно пришел бы конец, если бы не умелые руки шофера. Оспан сам без чьей-либо помощи изготавливал в кузнице недостающие детали, подолгу ковырялся в моторе и, глядишь, там подмажет, там подвяжет – машина снова на ходу, снова тащится по разбитым степным дорогам ее облезлый старенький кузов. Постепенно Оспан настолько изучил свою полуторку, что по одному звуку, не заглядывая в мотор, мог сказать, где что не в порядке и нуждается в ремонте. У иной матери ребенок не знает такого ухода, каким окружил машину Оспан.
С наступлением осенней распутицы, а затем и зимы, полуторка надолго запиралась в гараж: много раз латанной машине ни за что не выдержать трудных дорог в заснеженной степи. Но непривыкший бездельничать Оспан садится на верблюда и подряжается делать то же, что и летом на машине: возить товары из областного центра для сельпо.
Зимние дороги – трудные дороги, и верблюд – не машина, с которой за многие годы сроднился шофер, поэтому зимой Оспан зол, недоволен, и если представляется случай, он выговаривает свои обиды любому, кто попадается на глаза: начальник, простой ли человек – все равно. Вот и теперь он уже пятый день в пути, устал, а тут еще невиданный санный поезд встретился на дороге, в таких домиках можно всю жизнь ездить – не надоест.
– Терпеливый мы народ, что ни говори, – ворчит Оспан, выговаривая накопившееся недовольство. – Что нам сунут, тем и довольны. Нет, чтобы… Вот хоть наш колхоз взять. Ведь сколько земли зря пропадает, а нет, отдать не можем. Свое, мое! Куда там поделиться!
– От жадности, – уточнил кто-то. – Такие председатели, как наш Салык, держатся за землю по-байски. У других бы она пользу дала, а у нас… Забывают, что шубу надо шить по росту.
Оспан все больше мрачнел и жадно затягивался папиросой. Разговор зашел о наболевшем. Несколько лет назад, когда принялись заново делить колхозные земли, было мнение передать урочище «Жаман туз» овцесовхозам Зерендинского района. Но председатель Салык и слушать не захотел. «С ума сошли! Эти земли нам самим вот как нужны. Зимой там снегу мало, для тебеневки самое раздолье». Оспан и еще несколько колхозников пытались уговорить председателя, но Салык уперся как бык – не свернешь. А земли те следовало давно отдать соседям, все равно пропадают.
– Ничего, теперь наши Салыки поймут, как надо с землей обращаться. Я видел, кто едет – одна молодежь. Эти научат.
– Точно, точно, – опять не выдержал и встрял в разговор старик. – Ребята едут один к одному. Мы где их встретили, Оспан? Возле «Нового пути», кажется? Ну да, за районным центром. Говорят, что за Кароем новый совхоз будет. Совсем новый, на пустой земле. Боевые едут парни – куда там!
– В будущем году… – раздельно и четко проговорил Оспан, осаживая разговорившегося старика сердитым взглядом, – в будущем году в одном только нашем районе будет организовано четырнадцать новых совхозов. Четырнадцать! Народу понаедет тысячи!
И, выложив главную новость, он обвел слушателей медленным и таким значительным взглядом, будто во всех этих переменах была и его, Оспана, неоспоримая заслуга. Слушатели, пораженные, затаили дыхание и еще теснее придвинулись к рассказчику. Радио в этих местах не было, газеты попадали редко, и о надвигающихся событиях обычно узнавали от сведущих людей. Новость, которую они только что услышали, была поистине оглушительной. Столько совхозов, столько людей! Совсем изменится родная степь – не узнать будет.
На несколько минут в комнате воцарилось молчание. А когда миновал первый испуг удивления, все зашевелились и возгласы одобрения слились в один неясный дружный гул:
– Да, да. Вот это хорошо.
– Тамаша… Тамаша…
***
Трактор, который привела к нам Райхан, сильно двинул работу. Съезжались люди из самых дальних мест. Никто же никогда не видел такой диковинной арбы. Кони, едва замечали грохочущее чудовище, начинали метаться, храпеть, а если седок бывал послабей и неопытный, то часто кубарем летел с седла. И тоже смешно, брякнется человек на землю, конь у него ускачет, а он, едва поднимется, не за конем бежит, а за трактором и смотрит, смотрит, никак не веря собственным глазам. И стоит только трактору остановиться, как его обступят, облепят со всех сторон, к Райхан лезут.
– Светик, и к нам бы в колхоз приехала.
– Помоги и нам…
Райхан смеется.
– Не всем сразу. Подождите, скоро и у вас будет трактор. Лучше подыскивайте пока людей, чтоб на трактористов учились. Вот пусть сюда приходят и учатся.
И желающих объявилось много. Даже слишком много. Молодежь из всех аулов потянулась к Райхан. Наши парни сначала смотрели и терпели, а потом стали гнать посторонних.
– Давайте-ка, мотайте домой. Сначала мы научимся.
Все изменил у нас трактор. Мальчишки на улице раньше на прутиках скакали, а теперь и у них трактор в голове – фырчат, «баранку» крутят. Будущие трактористы растут! Оно и в самом деле: первые механизаторы в районе пошли из нашего колхоза.
Райхан недолго пришлось сидеть за рулем, скоро ее сменил Оспан, а она с головой ушла в колхозные дела – тогда ее снова избрали председателем. А дел находилось много, как только и успевала. За одно лето колхозники не только отремонтировали старый баз, но и построили из самана кошару, птичник, школу и даже четыре жилых дома. Обрастать стал колхоз, становиться на ноги.
За всеми этими делами мы и осень не заметили. Как хороша в том году была осень! Солнечно, тихо, лишь еле-еле набежит и тут же погаснет прохладный ветерок. Хлеба стояли плотные, налитые, точь-в-точь, как в том году, когда все у нас сгорело. Зайдешь, бывало, в поле и слышишь, как шелестит, будто шепчется о чем-то золотая пшеница. А над головой облака белые, не торопятся. И паутинки понеслись, божья пряжа, как раньше называли. Откуда они брались и куда девались, никто не видел. Появится и плывет, плывет, пока не пропадет где-то в золотом волнующемся море… Приятно было и на скотину посмотреть. Отъелась, затяжелела, у коров так вымя еле помещалось. Целый день на поле, на приволье, молоком, казалось, залиться можно. Доярки веселые бегают: подоят, и к сепаратору, и гудит, гудит на ферме до самой ночи машина, перегоняя сливки. Вот уже поистине благословенное время пришло, когда даже жаворонок спокойно вьет гнездо на спине барана…
***
Заседание кончилось, и Райхан, подождав в машине замешкавшегося в райкоме Моргуна, предложила сразу же ехать домой.
– Сил нет, – пожаловалась она с усталой улыбкой.
Ровная унылая дорога, знакомые окрестности, над которыми минувшей ночью безумствовал буран, принесли успокоение. По сторонам накатанного большака тянулись белые поля. Откинувшись на спинку пружинистого сиденья, Райхан не открывала глаз. Но даже с закрытыми глазами она безошибочно могла сказать, в каком месте они едут. Места, знакомые с детства, запали в память на всю жизнь.
«Аул мой у отрогов Сырымбета…» – как бы сами собой зазвучали в машине тихие, хватающие за душу слова старинной песни. Так бывало всякий раз, когда, задумавшись, Райхан давала волю памяти. Протяжный тоскующий мотив несчастного акына Акана серэ запал в сердце с детских лет, так же, как нестареющий облик матери, как дым родного аула и запах степи. Когда-то «Сырымбет» была любимой песней отца.
Негромко и бережно поддержал в нужном месте песню густой голос мужчины, и Райхан, удивленно приоткрыв глаза, увидела, что директор, тоже убаюканный дорогой, грустный и задумавшийся, будто сам для себя мурлычет бесхитростный мотив. Гудел на низкой ноте мотор, и машина, будто одинокая кочующая кибитка, одолевала бесконечную дорогу.
– А хорошо! – одобрительно покрутил головой присмиревший за рулем Жантас, когда мелодия замерла так же незаметно, как и возникла.
– Хорошо! – повторил он, с улыбкой оглядываясь назад, на смущенное начальство. – Сколько ни слушай, все равно не наслушаешься.
Легкая краска выступила на увядших щеках Райхан, обозначив такие же, как в молодости, ямочки. Бросив быстрый смеющийся взгляд на соседа, она развязала и откинула концы теплой пуховой шали.
– Долгие у нас дороги, – словно оправдываясь, проговорила она первое, что пришло в голову…
