ТРАДИЦИИ
Увы, неумолимый и непобежденный (пока!) коронавирус сумел «подпортить» нам и любимую Масленицу…
Блины, конечно, мы пекли, угощали не только золовок и тещ, в честь которых два дня уходящей масленичной недели названы, но и соседей, коллег по работе.
Но с четверговым «Разгуляем», открывающим широкую Масленицу с ее весельем, походом по гостям по принципу «чем больше, тем лучше», пришлось повременить. Как и с любимым, собирающим множество детей и взрослых, ритуалом сожжения на площадях чучела Масленицы.
Так что есть время почитать, вспомнить, что же писали об этом поистине всенародном и любимом празднике писатели и поэты. Первое, что приходит на ум, это, конечно, пушкинские строки из «Евгения Онегина»: «Они хранили в жизни мирной привычки милой старины; У них на масленице жирной водились русские блины…».
Знатоки русской литературы считают, что самый яркий литературный образ Масленицы создал писатель рубежа XIX-XX веков Иван Шмелев.
В его повести «Лето Господне» есть целая глава, посвященная этому празднику. В ней автор описал свои детские впечатления: «Теперь потускнели праздники, и люди, как будто охладели. А тогда… все и все были со мною связаны, и я был со всеми связан, от нищего старичка на кухне, зашедшего на «убогий блин», до незнакомой тройки, умчавшейся в темноту со звоном. И Бог на небе, за звездами, с лаской глядел на всех, масленица, гуляйте! В этом широком слове и теперь еще для меня жива яркая радость».
И еще: «Масленица… Я и теперь еще чувствую это слово, как чувствовал его в детстве: яркие пятна, звоны — вызывает оно во мне; пылающие свечи, синеватые волны чада в довольном гуле набравшегося люда, ухабистую, снежную дорогу, уже замаслившуюся на солнце, с ныряющими по ней веселыми санями, с веселыми конями в розанах, в колокольцах и бубенцах, с игривыми переборами гармоньи…».
— Скоро Масленицы бойкой закипит широкий пир. И блинами, и настойкой закутит крещеный мир, — писал в предвкушении праздника Петр Вяземский.
Александр Фет описывал Масленицу так: «Везде разнообразною картиной занят взгляд, шумит толпою праздною народ, чему-то рад. Какой-то тайной жаждою душа распалена, и над душою каждого проносится весна…».
А какие же красивые и образные сравнения находит Александр Куприн: «Блин кругл, как настоящее щедрое солнце. Блин красен и горяч, как горячее всесогревающее солнце… Блин — символ солнца, красных дней, хороших урожаев, ладных и здоровых детей».
Во многих рассказах Антона Чехова процесс приготовления, а тем более поедания блинов описан так сочно и аппетитно, что, кажется, сам писатель любил их не меньше своих героев, хотя и иронизировал по поводу этого всенародного пристрастия. В рассказе, который так и называется «Блины», он пишет: «Поддаются времена и исчезают мало-помалу на Руси древние обычаи, одежды, песни; многое уже исчезло и имеет только исторический интерес, а между тем такая чепуха, как блины, занимает в современном российском репертуаре такое же прочное и насиженное место, как и 1000 лет тому назад. Не видно им конца и в будущем».
Продолжает он эту тему в «Масленичных правилах дисциплины»: «Если у нас до сих пор и нет научных работ относительно блинов, то это объясняется просто тем, что есть блины гораздо легче, чем ломать мозги над ними».
Михаил Зощенко в рассказе «Теперь-то ясно» описывает растерянность, в коей пребывали люди в первые годы Советской власти: «Нынче, граждане, все ясно и понятно. Скажем, пришла Масленица — лопай блины. Хочешь со сметаной, хочешь — с маслом. Никто тебе и слова не скажет. Только, главное, на это народных сумм не растрачивай. Ну а в 1919 году иная была картина. В 1919 году многие граждане, как шальные ходили и не знали, какой это праздник — Масленица. И можно ли советскому гражданину лопать блины? Или это есть религиозный предрассудок?»
И совершенно иная тональность в произведениях, речь в которых идет о финальном дне Масленицы — Прощеном воскресенье, знаменующем для христиан начало Великого поста.
— Конец зиме пропели петухи, Весна-красна спускается на Землю… Прощай, Масленица. Сладко, воложно нас кормила, суслом, бражкою поила. Прощай, Масленица.., — говорят герои пьесы Александра Островского «Снегурочка».
Тема прощения — христианского и общечеловеческого — не теряет своей актуальности ни во времени, ни в пространстве.
«Я всем прощение дарую и в Воскресение Христа меня предавших в лоб целую, а не предавшего — в уста», — это откровение Анны Ахматовой.
И любимый всеми дамами моего поколения Эдуард Асадов: «Пекут блины. Стоит веселый чад. На Масленицу — всюду разговенье! Сегодня на Руси, как говорят, Прощеное Святое воскресенье! С древнейших лет на свете говорят, что тот, кто душам праведным подобен, тот людям окружающим способен прощать буквально все грехи подряд».
Не знаю, был ли верующим человеком замечательный поэт Андрей Дементьев. Но его «Прощеное воскресение» читается как проповедь любви и всепрощения: «Прощаю всех, кого простить нельзя. Кто клеветой мостил мои дороги. Господь учил: «Не будьте к ближним строги». Вас все равно всех помирит земля».
Давайте же в предстоящее воскресенье поприветствуем друг друга такими словами «Прости меня» и услышим в ответ: «Бог простит и я прощаю».
И пусть это не будет просто ритуалом. Пусть слова будут сказаны после размышлений, преодоления сомнений, идут от самого сердца и глубины души.
Нина МИТЧИНОВА.
