Позвольте задать банальный, но близкий каждому вопрос: с чего лично для вас начинается Родина? Для Станиславы Мануиловны Батраковой — со школы с фанерными цифрами «1936», с рассказов мамы о депортации и лишениях, с берегов Ишима, поросших лозой, и родного села в Астраханском районе, в честь этой самой лозы названного.
Предков Станиславы Мануиловны выслали в Казахстан в 1936 году. Зажиточные крестьяне из Украины, отправляясь в дорогу, были уверены: скоро вернутся домой. А в итоге остались на казахской земле навсегда. В ней похоронены уже и их дети…
— Мой дедушка по линии отца был немцем, фамилия его — Майстер. Еще на Украине у него умерла при родах жена, — начинает свой рассказ Станислава Мануиловна, — на руках было пятеро детей, в том числе и новорожденная девочка. В живых остались только двое старших детей — мой папа и его сестра. В маминой польской семье Грабовских выжили только трое детей из семерых: двое малышей умерли на Украине, еще двое — здесь, в Лозовом…
Собственно, ни поселка, ни названия — Лозовое — тогда, в 1936 году еще не было. Была «точка №13»: несколько наспех поставленных палаток и пара бараков, накрытых дерном, палками, лозой. А еще — бескрайняя степь с колышущимся, как море, ковылем. Этот пейзаж поверг в шок переселенцев, которых со всем скарбом везли в повозках: ни леса, ни домов — только «вода»…
Первым делом люди стали делать саман, рыть котлованы и строить дома. Сырость, текущие крыши палаток, вода из реки, которую приходилось пить, сделали свое дело: люди стали болеть, дети умирали. Но к осени, когда прибыла вторая партия репрессированных, уже поставили немало мазанок. Вырыли вручную колодцы по 10-12 метров в глубину. Вода в них хоть и солоноватая была, но чистая — избавление от косившей малышей дизентерии. Уже в ноябре дети пошли в построенную переселенцами школу с фанерными цифрами «1936», вырезанными на крыше. Эти цифры, кстати, сохранялись очень долго. Станислава Мануиловна помнит, что даже в 1957 году, когда она сама шла в первый класс, их легко можно было разглядеть…
Зима в первый год была страшной. Да и последующие не баловали. Дома заметало по крышу, виднелись только трубы. В трескучие морозы и пургу на работу люди ходили, что называется, «вереницей» — обвязавшись веревкой, по прокопанным в снегу коридорам. Дров не было, печки топили все той же лозой, камышом, корнями растений. Если ночью уснуть надолго — волосы примерзали к стене. Для людей, приехавших с поросшей лесами житомирщины, где минусовая температура зимой воспринимается, как катастрофа, эти условия были почти невыносимы.
Впрочем, люди ко всему привыкают. Уже первой весной 1937 года образовали колхоз, назвав его именем Кирова, и начали сеять пшеницу. Станислава Мануиловна считает, что тогда как раз и началось поднятие целины — без техники, вручную. Пахали на быках, сеяли, пололи руками. По осени жали пшеницу лобогрейками: лошадь тянет, а человек скидывает колосья вилами, только успевай. Оттуда и название «лобогрейка»: взмокнешь так, что со лба пот градом льется.
Практически сразу же построили детский сад, чтобы и женщины могли работать, разбили колхозный огород, посадили брюкву, репу, картошку.
Конечно, было очень тяжело. Выживали, как могли. В казахских аулах, расположенных неподалеку — Жамбыл, Орнек, Ундрус — выменивали мясо, жир на ценные вещи, привезенные из Украины. Вот где пригодились добротная дорогая одежда, пуховые платки, одеяла. Конечно, удивлялись местному укладу жизни. Женщины вспоминали, как были поражены, увидев впервые казашку в кимешеке, цветные корпе, затейливые национальные украшения. Но самое главное, что удивляло бесправных тогда переселенцев, обязанных о каждом своем шаге отчитываться коменданту — это доброе отношение местного населения. Возвращаясь с работы за полночь, можно было остановиться в любом ауле и ни разу здесь не отказали в пище и ночлеге.
А потом началась война.
— Папиного отца и старшую сестру забрали в трудармию. Ее отправили на стройку в Караганду, а деда — на шахты, где он проработал девять лет. Папа мальчишкой остался совсем один. Жил с мачехой, потом с теткой. В общем, скитался, что там говорить, — делится Станислава Мануиловна. — Мою 18-летнюю маму Антонину, которая с 13 лет после приезда в Казахстан работала няней, а по сути — домработницей у коменданта поселка, тоже услали в Караганду. То, что она рассказывала об этом времени — страшно. Жили там в бараках вместе с работавшими на той же стройке заключенными. Провизии не хватало, топлива тоже. Постоянно голодные, замерзшие, завшивевшие люди вынуждены были работать на износ. Маленькая и худенькая мама вместе со всеми таскала на себе тяжести, пахала не меньше мужиков. Выживала только благодаря доброму отношению одной из женщин-заключенных: больше заступиться за девчонку было некому.
Антонина терпела, но однажды решила, что лучше уж тюрьма, чем такая жизнь. И сбежала. Добралась до какой-то станции под Карагандой. Потом на товарняке доехала до Акмолинска. А остальные сто с хвостиком километров до родной деревни прошла пешком. Когда ее мать открыла дверь и увидела дочку, она ахнула: «Что же ты наделала… Тебя же посадят». Знала, что говорила: старший сын уже отбывал срок за принесенный с поля пучок колосьев.
Однако все разрешилось. Комендантом в селе был мужчина-казах. Пожалел ее: чтобы не искали, отправил работать в степь, на заимку — отдаленную базу, где держали скот. Там же трудился и отец Станиславы Мануиловны — 14-летний мальчишка, в одночасье оставшийся без семьи. Антонина была старше его на 4 года. Там они и познакомились, а в 1946 году — поженились. В семейном архиве осталась даже фотография этой свадьбы. Как оказался в селе заезжий фотограф, что он там делал и как его звали, история умалчивает. Зато благодаря ему осталась память о тех временах.
Трудовые армии сломали многие жизни. Немцев по национальности, например, как рассказывали лозовчане, в войну забирали только в такие, трудовые отряды. Конечно, следили за ними зорко. Порой одного доноса было достаточно, чтобы человек сгинул навсегда. И случалось это совсем не редко.
— Некоторые ушли в трудармию и пропали бесследно, — рассказывает Станислава Мануиловна. — У нас в поселке установили памятную доску с их фамилиями, и однажды мой родственник из Германии, приехав в гости, прочел на ней фамилию своего отца. Рассказал: «Когда папу арестовали, мы разыскивали его вместе с мамой. Узнали, что он должен быть в Атбасаре, поехали туда, но там сказали, что такого заключенного нет. Только спустя много лет по архивным справкам удалось узнать: когда мы ездили туда, он был там, был еще жив. Через несколько дней его расстреляли».
Родители Станиславы Мануиловны прожили всю свою жизнь в Лозовом, у них родилось семеро детей. Двое умерли в детстве, и остались пять сестер. Пережив столько горя в детстве и юности, их мама Антонина всегда стремилась укреплять семейные связи, настаивала, чтобы вся семья жила рядом.
— Две сестры все же уехали, сейчас живут в России, а еще две остались в родном селе, — делится моя собеседница. — Я сама прожила в Лозовом 65 лет. В какой-то момент, когда многие уезжали, засобиралась было в Польшу на ПМЖ. Дочери были согласны, но сын хотел остаться здесь. И я, как мама когда-то, сказала: если ехать, то всем вместе. В итоге мы все остались в Казахстане. И это правильно, я считаю. Здесь наша Родина…
Станислава Мануиловна с мужем Прокофием воспитали четверых прекрасных детей — трех дочерей и сына. Все они выбрали разные профессии, но все получили хорошее образование и стали достойными людьми. Когда отец серьезно заболел, забрали родителей к себе, в Hyp-Султан. Супруг Станиславы Мануиловны, к сожалению, ушел из жизни. Но связь поколений, такая прочная в этой семье, не прервалась. Подрастают внуки — четверо своих, да десятки и сотни других ребят, родившихся и выросших в Лозовом. Все они изучают историю своей малой Родины по фотографиям, записям и экспонатам, собранным Станиславой Мануиловной за двадцать лет работы в сельской библиотеке. Кстати, в 1986 году, когда в Лозовом праздновали 50-летие села, библиотекарь не могла найти в округе ни одного ростка ковыля, словно и не было в этом месте когда-то волнующегося «моря». Может быть, это был знак, что и все остальные ужасы и горести первых переселенцев -позади…
Помнить об истоках помогает и Центр польской культуры «Полония», расположенный неподалеку от Лозового, в Первомайке. Здесь бережно хранят память о тяжелейших первых годах жизни в Казахстане, а еще — о теплом и радушном отношении к репрессированным представителей казахского этноса, без помощи которых выжить было бы гораздо сложнее.
— Моя сестра жила в Коргалжынском районе, — говорит моя героиня. — В 1942 году семью ее мужа — немцев по национальности — выслали с Поволжья. На тот момент ему было всего 4 года. Его отец через пару месяцев жизни в Казахстане умер, а мама через пару лет вышла замуж за парня-казаха. Так вот, он практически не знал немецкого, зато на казахском языке прекрасно говорили и он сам, и его мама. Она, кстати, родила второму мужу еще двоих детей. И всегда в этой семье были прекрасные отношения, все решалось по-доброму, и любовь была. Мне кажется, такое сплошь и рядом в нашей стране. Иначе мы бы не выжили — ни в те страшные годы, ни сейчас…
Владислава КОКОРИНА.
Астраханский район.
