Люди и судьбы
Отгремевшая последняя война оставила в наших душах никогда не стихающую, вечно отдающуюся в сердце и памяти боль и скорбь. Я, можно сказать, вырос, с малых лет чувствуя и видя эту боль. С наступлением весны и приближением Дня Великой Победы — 9 Мая, мой отец все чаще вздыхал. Конечно же, ему было нелегко перенести боль утраты четырех близких людей, не вернувшихся с кровавых полей войны, — это два его старших и два младших брата.
— Не можешь прочитать молитву, не знаешь, где они похоронены, нет от них и писем, чтобы прочесть и помянуть, — печалился порой мой отец.
В День Победы вместе с отцом вздыхали и мы. На нас оказывало влияние душевное переживание отца, трепетно собирающего документальные свидетельства и ведущего поиски не вернувшихся с фронта своих двоих старших братьев Мухаметкали и Нургали и двоих младших братьев Набигали и Киянаткали Жумжумановых.
И вот ведь как, о гибели братьев не пришло в аул ни одной «похоронки». В то же время, как утверждают старейшины села, были конверты с черной вестью о них, как о пропавших на войне. Просто тогдашнее колхозное начальство решило: «отдадим письма после окончания войны, а то семья муллы и кажы соберет на поминки весь народ, тем самым помешает работе колхоза». Но, как оказалось, после войны колхозная контора сгорела, а вместе с ней сгорели и все документы.
Никаких документов, касающихся моих дядей, листая пыльные папки, я не нашел в архиве Красноармейского районного военкомата бывшей Кокчетавской области (сейчас Таиншынский район Северо-Казахстанской области).
— Они живы, они вернутся. Вдруг они вернутся, когда я умру, тогда, может быть, вы и не узнаете их?! — тяжело вздыхая до последнего дня, говорил нам отец, подробно описывая внешность своих братьев, рассказывая, кто из нас как и чем похож на них. Считая своих братьев живыми, он каждый год от имени четверых вносил пожертвования. Сегодня вспоминая это, понимаю, что отец действительно беспокоился, что мы не узнаем их, если вдруг они вернутся в его отсутствие.
Поскольку у нас не было никаких конкретных сведений о братьях отца, мы вынуждены были послать запрос в Центральный архив Министерства обороны тогдашнего Советского Союза. Из полученного 21 апреля 1983 года ответа из Центрального архива мы узнали, что военнообязанный 1904 года рождения Мухаметкали Жумжумаулы пропал без вести в июле 1942 года, 1906 года рождения Нургали — в октябре 1942 года, 1916 года рождения Набигали — в ноябре 1943 года, а Кинаяткали, 1919 года рождения — в марте 1943 года.
Такова была судьба четверых братьев моего отца, четверых моих дядей, четверых человек из одной семьи. О полученном из Министерства обороны печальном известии я не смог сказать отцу. Он так и ушел из этого мира, не ведая об этом. Не смог я разрушить последнюю сладкую надежду отца, постоянно говорящего нам: «Они живы, они вернутся. Вдруг они вернутся».
Приведу несколько строк из стихотворения Набигали-ага, присланного с фронта, в котором он тревожится за судьбу младшего брата:
Мне все снится Қинаятжан,
Что случилось с ним, не знаю?
Мое сердце плачет, когда подумаю о том, что мой дядя Набигали почувствовал, что его родной брат погиб в марте 1943 года. А написавший в холодном окопе «Мне все снится Қинаятжан» мой дядя Набигали погиб в октябре 1943 года.
Для нашего священного шанырака вот это определение «пропали без вести» в отношении четырех братьев моего отца, четырех крепких мужчин нашей семьи имело потом немало негативных последствий, отразилось и на нас, родившихся уже после войны.
До этого, не говоря уже о том, что после установления советской власти потомки богатого кажы были как бельмо на глазу, рассказывали, что родной брат моего деда, муллы Жумжумы — Бабаназар кажы хлопотал о возвращении домой Науана Хазрета, высланного в Сибирь и обвиненного якобы за действия против русского царя, а также благодаря распоряжению Степного генерал-губернатора вновь открывал закрывшиеся ранее мечети и медресе на кокшетауской земле.
Мой дед Бабаназар қажы побывал на приеме у белого царя, обратившись к нему с просьбой. В результате благополучно привез Науана Хазрета домой из Иркутска. Об этом написал, найдя подтверждения, в своем исследовании о Науане Хазрете писатель Сарбас Актаев. Подтверждением этого может служить справка, поступившая 9 ноября 1903 года и зарегистрированная в царской канцелярии Омска при Степном генерал-губернаторе, а сейчас находящаяся у меня. «Ваше высочество! Довожу до Вашего сведения и спешу направить Вам свидетельства и подтверждения чиновника по особо важным делам при военном губернаторе Акмолинской губернии Яхонтова и ответственного за письма от мусульман и ответы на них генерал-майора Романова о просьбе кыргызов Бабаназара Жанабатырова и Абуталипа Бакизина и других об открытии закрытых местными администрациями медресе и возвращении домой высланного в Сибирь муллы Таласова», — таков текст подписанного исторического документа, который является подтверждением.
То, что мой дед Бабаназар Жанабатыров побывал на приеме у белого царя и получил в качестве подарка расшитый чапан и золотые часы, стало причиной включения нашей семьи в список ссыльных.
К недоверию и подозрительности в отношении нашей семьи со стороны советской власти добавилось и то, что четверо взрослых мужчин из одной семьи пропали без вести, что в конце концов привело к тому, что жизнь нашего дома проходила под негласной и неусыпной слежкой. Особенно это усилилось после возникновения подозрений, что мой дядя Нургали, мол, сдался врагу. По словам моего отца, слежка и наблюдение за нашим домом велись сотрудниками НКВД до самой «хрущевской оттепели». Настрадавшийся из-за этой слежки отец, в момент, когда я отправлялся служить в ряды Советской армии в 1971 году, отозвал меня в сторону:
— Если будет возможность, постарайся вступить в партию во время службы. Здесь тебе не дадут пройти, — произнес он и смысл его слов я понял позднее. Из армии я вернулся благодаря совету отца кандидатом в члены КПСС.
В 1946 году такая слежка привела к тому, что моя мать Умитжан Уаликызы была осуждена на десять лет за то, что принесла с колхозного поля ведро мокрой и прелой ржи. Несмотря на то, что дома оставался обессилевший от горя после потери четырех сыновей на фронте мой дед, несмотря на то, что у нее был полугодовалый ребенок, суд приговорил ее к десяти годам тюрьмы за 10 килограммов ржи.
Правда на моей стороне,
Сын Шакирова безрассуден.
Хоть ты и очернил меня,
Справедливый суд решит мое дело, — эти выраженные матерью на суде надежды не сбылись, не оправдались. Шакиров, о котором идет речь, был тогда следователем милиции.
Печалюсь, словно оставшаяся сиротой без матери,
Брожу одинока, в тяжелых думах.
Даже письма, где я говорю с вами,
Не могут развеять мою глубокую печаль, — начиная читать эти строки из множества стихотворений, написанных моей матерью в разлуке, я мучаюсь, пытаясь представить ее образ. А также мне вспоминаются, по-новому ощущаются мной, моим сознанием стихи Набигали-ага, написанные им в гуще боев:
Дорогая аульная молодежь,
Главам разных контор.
Шлю привет, прошу, завещаю всем вам,
Вспоминайте, помните наш дом, — эти и другие строки Набигали-ага читали и слушали, пряча слезы, аульные женщины, наши матери. Что означали эти слова дорогого моего дяди, так и не вернувшегося в отчий дом: «Вспоминайте, помните наш дом!» — быть может, он чувствовал, что нашу семью будут обвинять и клеймить такими словами, как «враг», «предатель» приспешники и пособники власти?! Как оказалось, в тридцатые годы сам Набигали также испытал тюремные муки, был заключен под стражу.
Сижу в Кызылжарской тюрьме,
Да не испытает никто такое,
— строки, которые являются подтверждением этого.
Одним словом, ничем не подтвержденное обвинение в том, что Нургали-ага «сдался в плен врагу» было очень больным вопросом для нас. Представители старшего поколения хорошо знают, как безжалостно относилась система к «предателям Родины», к тем, кто попал в плен и вернулся, считая их близких и детей «чуждым элементом».
В нашем ауле жил Зейнеш Са-лыкбаев, потерявший ногу на войне. С его сыном Осербаем я проучился в школе все десять лет. Позже, когда работал корреспондентом газеты, я долго беседовал с аксакалом Зейнешем, написал даже о старом солдате зарисовку. Привожу слова аксакала, сказанные им во время той беседы:
— Неправы те, кто говорит, что твой дядя Нургали сдался в плен немцам. Пустые слова. Мы, шестеро выходцев из одного аула, вместе были в одном окопе в ходе страшной битвы за Сталинград. В один из дней со стороны врага артиллерийские снаряды посыпались на нас, как снег, следом нас накрыла бомбами вражеская авиация. Шум и грохот бомбежки стихли лишь через полчаса. Когда пришли в себя, стали оглядываться, поняли, что огонь уничтожил многих. Из шести аулчан из окопа поднялись лишь мы с Нургали. Пехота врага наступала теперь сплошной цепью. Поступил приказ: «Отходить назад». Мы начали отходить, как вдруг Нургали с возгласом: «Они остались засыпанные землей, но с открытыми лицами!», — бросился в сторону наступавшего противника. Помню, что крикнул ему изо всех сил «Назад!». После этого я не видел Нургали. Его, скорее всего, поразила пуля врага. По-видимому, поэтому начали городить чушь о том, что Нургали сдался врагу. Нет, Нургали не оказался в руках врага.
Образ старого воина, неспешно потягивающего махорку и говорящего эти слова, до сих пор стоит перед моими глазами.
И вот эта печаль и скорбь оттого, что жизни четырех взрослых мужчин нашей семьи унесла жестокая война, мучает мое сердце. Единственный сын своего отца, я порой чувствую себя осиротевшим и одиноким и, ища опору в близких людях, провожу время в думах о своих дядях, не вернувшихся с фронта.
Иногда сожалею о том, что после них не осталось сыновей, думаю о том, что, когда они бы подросли, как было бы хорошо жить большой дружной семьей. Тогда не ушел бы в печали в мир иной мой отец, до последнего сохранявший очаг своих братьев.
Вот эта мысль, что безжалостная война принесла столько горя одной семье, разрушила ее шанырак, давит на сердце.
Чтобы не стерлась память о не вернувшихся с поля боя старших нашей семьи, я попросил на памятнике, установленном на могиле своего отца, высечь имена четверых своих дядей, в соответствии со справкой, полученной из Министерства обороны, указать годы их рождения и годы, когда они пропали без вести.
Начав собирать документы, я выяснил, что из нашего небольшого аула Карагаш на фронт отправились 125 мужчин, из которых 68 не вернулись с полей сражения, на них пришли в аул похоронки или же известия о том, что они пропали без вести. Судьба позволила вернуться к родным очагам живыми и невредимыми лишь 45 фронтовикам!
Я смог найти фотографии только двоих старших братьев, не вернувшихся с войны. Набигали (люди звали его Набикен), видимо, снялся перед войной, будучи членом правления колхоза, членом партийной организации и секретарем парторганизации. А Киянаткали — перед отправкой на войну, окончив Кокчетавское педагогическое училище и работая учителем в селе Ортак. Сейл Аушамаулы приходится нам племянником. Младший брат моего деда Жумжумы сын Рахимы, дочери Аушамана (Тентага). Но поскольку у Тентага не было своих сыновей, он усыновил Сеила. Все, кто знал Сеила, отмечали его крупное телосложение, его гражданские и человеческие качества, восхищались им. Так вот Сейл, вернувшийся с войны невредимым, готовящийся уже жениться, скоропостижно умер из-за обострившейся раны, полученной на фронте.
Раны, нанесенные той войной еще не раз дадут о себе знать в этом беспокойном мире. Никогда и ничем не восполнить в моем сердце, в моей жизни боль утраты…
Жабал ЕРГАЛИЕВ,
писатель, заслуженный деятель РК,
депутат Сената Парламента РК.
г. Астана.
